Дню матери и всем настоящим мамам посвящается мой рассказ ЖАНИЯ

Поезд мерно стучал колёсами. Были выпиты литры чая, прочитана груда газет и журналов, вязкая скука висела в купе, как душное марево комариного болота. Так получилось, что все четверо попутчиков ехали в одну область, только на разные станции. Мелкие, крупные разъезды. Девчонка-студентка перекладывала в смешном пузатом саквояже вещи. Достав из его закромов нелепую фигурку глиняного голубя, похвасталась: «Вот, маме везу. На последние деньги купила».
Парень, всю дорогу не особенно поддерживавший разговор, глядя в окно, тихо произнёс: «А у меня мачеха…».
В другом месте такое откровение могло бы показаться неудобным, но поезда располагают к задушевным разговорам. Сойдёшь на своей станции, а собеседники поедут дальше. Вряд ли они когда-нибудь ещё встретятся, а душе, глядишь, и полегчало от того, что можно было выслушать друг друга.
А парень продолжал:
— Мамы не стало, когда нам с братишкой было по двенадцать лет. Двойня мы, только матушка и различала нас неведомым образом. А для папы и учителей нашивала она брату моему Жалгасу знаки отличия на одежду. Когда звёздочки, когда треугольнички. Мы шалили и менялись рубашками. Я запросто мог побыть братом до тех пор, пока мама не увидит и не восстановит порядок.
Жанию папа привёл в дом после того, как справил годовщину по маме. Ох, и попили мы у неё кровушки. Она ведь городская, в аул к папе приехала потому, что полюбила крепко. Нам с братом её городские вещи казались финтифлюшками. Шляпку бархатную напялили мы на снеговика, которого скатали из грязного снега на школьном дворе. Весь аул тыкал пальцем и смеялся. Духи мы крали для подарков девчонкам, те ластились, как кошки, а потом хвастались «сокровищами» друг перед другом. Но это ещё цветочки. Жания привезла с собой собаку, бульдога. Он, бедный, скулил и днём, и ночью, никак не мог привыкнуть к новому жилью. От коров и коз шарахался и забивался под топчан, соседских шавок обходил стороной. Пса мы боялись, потому что в первый же день он покусал Жалгаса, пугавшего его веником, поэтому, когда один сельский дурачок предложил Барона извести, сразу согласились выманить его из дома. Сняли с шеста кусок мяса из сушившихся впрок припасов и на истекавшего слюной бульдога, покорно поволочившегося за протянутой едой, накинули рыбацкую сеть. Жалко стало, когда увидели, как парни пихают в мешок. И до сих пор стыдно, когда вспоминаю, как Жания горько плакала в углу за печкой. Она собрала чемоданы и пошла, часто останавливаясь, на станцию, а отец, который до этого слова грубого не сказал, приказал нам тоже собирать узелки, чтобы утром поселиться в интернате, за семьдесят километров от родного дома. Мы поняли, что стряслась беда, и помчались за Жаниёй. Обливаясь слезами, молили не бросать нас, но она молчала и смотрела только на дорогу. Тогда Жалгас упал на колени и зарыдал в голос. Всхлипывая, твердил «Я не хочу в интернат, апа, я не хочу в интернат…». Жания вручила нам по тяжеленному чемодану, погладила нас, грязных и зарёванных, по головам и повернула к дому. Как ни в чём не бывало села доить корову, потом принялась готовить ужин, прибирать на кухне. Мы вертелись под ногами, стараясь помочь, но всё падало из рук. Тогда она приказала поиграть во дворе. Вооружившись вёдрами, мы поливали дотемна огурцы в огороде. Отец на дальнем конце двора мастерил виноградную беседку и на нас не обращал внимания. Утром Жалгас собрал вещи, я, напуганный, сделал то же самое. Сели на скамейке у дома ещё до того, как проснулся папа, и стали ждать. Первой встала Жания. Посмотрела на увязанные пожитки и… прошла мимо. Не стала менять отцовского решения. Урок нам преподала. Папа тоже прошёл мимо нас, отправляясь в поле, а мы, ни живые, ни мертвые, просидели на вещах до полудня. Поняли, что прощены, только когда Жания стала на топчане накрывать обед на четверых. И пожарила баурсаки, что делала в особых случаях.
За окном замелькал родной степной пейзаж. Все чинно приготовились к выходу. Появился вдали посёлок, где парня ждала на перроне мачеха. Попутчикам вдруг сильно захотелось курить, а пуще – посмотреть на героиню рассказа. На заснеженной станции стояла хрупкая, миловидная, совсем ещё молодая женщина, вглядывалась в лица, мелькавшие в окнах состава, нетерпеливо теребила уголок платочка. Увидев, как пасынок спускается по ступенькам, засеменила ему навстречу. Глаза двух родных людей встретились, залучились теплотой. Жания ласково потрепала парня по вихрам, притянула к себе, поцеловала в лоб. Тот заботливо поправил сбившуюся набок шаль женщины.
— Мама, зачем вы пришли, вон ветер как поземку метёт, неровен час, простудитесь.
— Ой, что ты, сынок, радость греет, ждали тебя, беспокоились, успеешь ли к свадьбе брата.
Из багажного отделения на перрон выставили маленький контейнер для перевозки животных. А Жания всё обнимала сына.
— Какой телефон у тебя красивый, новый, наверное?
— Нет, мама, мой в кармане, это ваш, вам ведь, наверное, тяжело на почту ходить звонить.
Женщина гордо покраснела, когда стильный мобильник на тонком ремешке повис на руке. Догадавшись, перевесила на шею поверх пальто.
— И ещё я добавлю вам хлопот.
Крышка пластмассовой коробки, привезённой в багажном вагоне, была сдвинута в сторону, и на снег мужские руки бережно поставили курносого толстого щенка.
— Барон! – воскликнула Жания.
Мудрая молодая мама взрослых сыновей Жания теребила упитанного щенка, заливаясь счастливым смехом. Целовала его в нос и поминутно оглядывалась на сына. Тот растроганно улыбался. Поезд покатил дальше…

Наталья ДЕНИСОВА